Айни. 1318г.
Я лежала на горячем песке, раскаленном до медного цвета солнцем, которое безжалостно светило прямо надо мной.Я уже не чувствовала боли, только растрескавшиеся от сухости губы что-то шептали. Разобрать этот шепот было некому. Я была одна. Вдали, еще не совсем потухшим взглядом я смогла разглядеть башни минаретов какого-то большого города, обнесённого высокими стенами. Хотя… это мог быть и один из тех миражей, что я видела на протяжении своего пути. Видела неоднократно за последние несколько дней с моего побега. Мираж. Тогда это было не так обидно.
А если нет?! В душе звучала обида и досада, сухая такая, без слез. Говорят, когда плачет душа, слезы очень горючие и сильные. Наверное, и у меня были бы такие же, если бы не обезвоживание. И как же обидно было умирать всего в нескольких сотнях метров от спасительного города…
Выдох…
Грифон, который сидел ближе всех, совсем осмелел, почуяв что-то — недаром они называются «падальщиками». Одним прыжком он перепрыгнул на мою руку и своим кривым клювом ткнул меня в бок. Слегка.
Я не почувствовала боли. Смотрела на всё это уже сверху. Мне стало даже интересно, как так — я могу видеть себя со стороны. В тот момент я наблюдала за этим монстром в перьях, который уже надорвал мою плоть. Показалась кровавая ткань мышц.
Странно… меня удивляло, что я не чувствую боль. Может, мое тело совсем стало бесчувственным после такого изнуряющего многодневного пути по бескрайней пустыне, имя которой Оронта (сирийская)? Я инстинктивно провела рукой по той части тела, где клюв все глубже вонзался в мою плоть.
Ужас, охвативший меня в этот момент, быстро растворился в спокойствии. Я — не мое тело. Я вне тела.
— Что происходит? — беззвучно прохрипела я. Или кто-то вместо меня?
Только теперь, словно в замедленной съемке, я начала осматривать свое тело. Такое знакомое мне и родное. Сейчас оно лежало там. Без меня. На песке. Худое, скрюченное от усталости и отсутствия воды. Тело совсем еще недавно красивое, совсем юное и хрупкое. Тело, что сводило с ума мужчин, за которое готовы были отдать изумруды и рубины, бриллианты и сапфиры многие князья и богатые торговцы, единожды увидевшие мой чарующий танец.
Танцевать я любила с детства. Едва начав ходить, стала подражать своей матери, что танцевала почти каждый день. Она была очень красива и юна, наверное, как я сейчас. Мы с ней вообще очень похожи.
Я помнила себя с раннего детства, очень раннего. С того жуткого мгновения, когда увидела, как рыдала моя мать. Тихо и горестно, как плачет только сама душа. Крупные градины слез катились по ее щекам, капали с подбородка на красное тонкое полотно платья, что так красиво гармонировало с ее смуглой кожей. Она сидела, закрыв руками свое лицо. Почти беззвучно. Но я слышала этот оглушительный звук рыданий, когда умирает родное, близкое.
Меня никто не видел. Все были уверены, что я спала в соседней нише за занавеской, где и была моя кроватка. Хотя, трудно это даже назвать кроваткой — просто настеленные на пол разноцветные одеяла. Я проснулась от непонятного, странного, чужеродного для меня чувства тревоги. И, отодвинув слегка занавеску, увидела эту сцену. Моя мать сидела, поджав ноги под себя, закрыв лицо руками. Над ней возвышался такой грозный со злым оскалом отец. Говорил, нет, почти шипел одни и те же слова:
— Я никогда не приму ее! Это не моя дочь! Не моя.
Думаю, тогда я не понимала эти слова. Но впоследствии ощутила это в полной мере. И сейчас знаю, что они означают.
Каждое утро мне приходилось ёжиться под колючим взглядом отца. Смуглого, атлетически сложенного мужчины с красивой улыбкой. Вот только улыбка сразу слетала с его уст, как только он видел меня. За всю свою жизнь я ни разу не заслужила его улыбки, как не заслужила ни одного доброго и ласкового слова. Ни одного прикосновения его рук, кроме затрещин и оплеух, которые он щедро дарил мне при любом удобном случае.
Но всё это было до одного момента. Я очень цепко его запомнила, в каждой детали.
Стояла неимоверная жара, которая даже в наших южных местах бывает не часто. Солнце словно поджаривало людей в тандыре. На внутреннем дворе было безлюдно. Моя мать — служанка, вдруг потеряла сознание от этой жары. И мне, шестилетней девчонке, пришлось нести кувшин с водой в покои хозяина на 2-е жилье. Он очень громко кричал, призываю мою мать:
— Авиль! Авиль! Авиль, принеси воды! Живо!
До этого я никогда не видела его так близко. Нет, конечно, видела сотни раз, но чтобы вот так — глаза в глаза — впервые. Его глаза мне запомнились на всю жизнь. Ничего особенного в них не было. Карие, слегка прищуренные глаза, недоверчивые и цепкие. Глаза торговца, хотя он давно разбогател и имел достаточно богатства, чтобы не стоять на базаре «Сук Хамедие» ежедневно и не жариться под палящим солнцем. У него был дом в самом центре нашего города Арам-Дамаск и слуги. Он жил размеренной и спокойной жизнью. Был невысокого роста. Широкий и пузатый мужчина неопределенного возраста — спустя десяток лет он выглядел примерно также.
Его голову покрывал намотанный платок, который,казалось, он не снимал никогда. От него веяло недоверием и специями. Свое богатство он заработал именно на специях и торговле людьми. Мою мать он купил у заезжего продавалы почти ребенком. Ей было чуть больше 10 лет. Он выбрал ее, потому что тому нечем было рассчитываться, а цена раба была ниже цены унции шафрана.
Она уже тогда была особенной. После этого у него появилось немало разных рабынь, но именно ее он оставил себе в служанки. Мать почти ежедневно танцевала для хозяина, когда он был дома. Бывали времена, что он отлучался на несколько месяцев. И это была пора спокойствия и благодати. Очень редкая, на моей памяти всего раза два.
Первый — когда я была маленькая. Когда услышала немые рыдания своей матери и шипение отца за занавесью. В тот день решалась моя судьба. Мой отец хотел избавиться от меня накануне возвращения хозяина, а мать просто умирала от страха разлуки. Я была ее первой дочерью, ее первым ребенком.
Она была особенной. Только потому, что, несмотря на смуглую кожу, длинные смоляные волосы и угольно чёрные ресницы, у нее были небесно-голубые глаза. Именно они привлекли внимания хозяина, когда он решил её купить. И я унаследовала её небесно-голубой взгляд.
Когда я принесла кувшин с водой, то осмелилась посмотреть на хозяина, что недозволялось никому из рабов. Протянув кувшин сидящему на тюфяках хозяину, я хотела сразу убежать. Но он схватил меня за руку и остановил:
— Где Авиль? — и поперхнулся.
Я смотрела ему прямо в глаза несколько мгновений, а затем потупила взгляд, совсем перестав дышать от страха. Хозяин часто бывал сердит и в такие моменты мог ударить чем придется. Хрупкое тело матери часто бывало в синяках, но она молча все сносила — такова участь рабов. Все это ждало и меня, но пока никто не поднимал на меня руку, кроме отца. Мать меня очень любила и всегда очень ласково называла «Айни».
— Что значит «Айни»? — однажды спросила я.
— Мои глаза! У тебя мои глаза, — ответила тогда мама и рассмеялась.
Все звали меня Рахиль. И только мама – Айни.
Моя мать умерла, когда рожала моего третьего брата, отцом которого был хозяин.
Это случилось после того рокового взгляда глаза в глаза. Через 4 или 5 лет, точно не помню. С того момента наш хозяин стал часто звать меня вместо моей матери, и мы разговаривали. Он рассказывал мне интересные истории, что приключались с ним в путешествиях. Стоит обмолвиться, что рабов у него было немного: моя мать и еще четыре человека. Трое мужчин и старая Накка, что готовила еду и была у нас главной. Злой и нечесаной старухой с кривым ртом и потрясающим талантом к готовке. Детей, кроме меня, в тот момент было четверо: два моих младших брата и два подростка, которых он привез с собой из путешествий, на поручениях.
Отец же мой был управляющим вместо хозяина, когда тот уезжал. Он не был рабом, поэтому был важным и любил командовать. Он влюбился в мою мать и даже готов был выкупить ее у хозяина, но тот отказал. У нашего хозяина не было семьи, он жил один. Жадный уж очень был, на всем экономил, считал каждый дукат, каждую лепешку и стакан молока.
Держал нас почти голодными. Раз в день Накка кормила нас похлебкой. Когда хозяин приглашал к себе гостей — а это бывало не чаще одного-двух раз в год или когда заезжали богатые торговцы из других городов — нам с его стола перепадало немного разной всячины, которой мы были очень рады.
И всё же, с того самого дня, хозяин стал выделять меня среди всех рабов, что очень злило моего отца. Думаю, когда умерла мама, он стал меня ненавидеть. Мне было почти 11, и с каждым годом я становилась все более похожа на неё: худая, темноволосая, смуглая кожа. И её голубые глаза…
Хозяин относился ко мне по-другому. Не бил, как остальных. Все как-то присматривался искоса. И однажды увидел, как я танцую в своей комнате.
Я с детства очень любила танцевать — училась, повторяя за мамой, которая была в этом невероятно талантлива. Когда ее не стало, я долго плакала, не разрешала себе такой радости, как танец. Я очень скучала по ней и в этой тоске прошло несколько лет.
Пока, в один из весенних дней, через распахнутое окно не заиграла удивительная музыка. Был большой священный праздник, тело само попросилось. Легко и мятежно оно, словно натянутая струна, соскользнуло с подстилки, начало так кружиться и извиваться. Будто кто-то вселился в меня. Я, даже не успев испугаться, поняла, что так со мной разговаривает мама. Через танец, через эти движения, через музыку. Это было так сладостно, как ее лаковый поцелуй в макушку. И, кажется, я даже слышала ее ласковый голос:
— Айни, ты прекрасна! Айни, продолжай. Танцуй! Танцуй…
Этот танец стал для меня исцеляющим. Я поняла, что буду танцевать каждый день, чтобы только слышать и разговаривать со своей матерью. И именно этот танец и увидел хозяин.
Когда я остановилась, он стоял как вкопанный, открыв рот, и смотрел на меня. За ним сзади стоял мой отец, взгляд которого выражал сожаление. Для него я была лишь кривым подобием его Авиль. Именно это задевало меня больнее всего. Я так хотела, чтобы он полюбил меня, как полюбил моих братьев. Чтобы он хотя бы раз сказал: «Рахиль, дочь моя!»
Но нет.
С этого самого дня хозяин велел мне каждый вечер танцевать для него. Но я точно знала, что мой танец не для него, а для мамы.
Прошло совсем немного времени, и хозяин приказал мне вечером остаться у него в покоях. Подошел ко мне вплотную, взял за руку, потянул к себе. От него пахнуло чесноком и специями, а масляный взгляд впился в мои губы. Я рванула руку и быстро убежала прочь.
Слышала, как громко он кричал, как приказал найти меня и привести к нему. Но я успела ускользнуть в прореху в заборе, спряталась в старом сарае по другую сторону улицы, который присмотрела давно и в который часто сбегала, чтобы побыть одной.
Утром, когда я вернулась, все было тихо. Хозяин уехал, а остальные были слишком заняты своей работой. Я с ужасом ждала вечера. Но ни в этот вечер, ни на следующий день хозяин не вернулся. Прошло некоторое время, я успокоилась. Пока однажды посреди ночи не раздался сильный крик, в ворота начали громко стучать и требовать открыть их. В доме все переполошились.
Это были слуги султана ал-Ашрафу Мусы. Они искали хозяина. А, так как не нашли его, то забрали всех нас. Как оказалось позже, хозяин сбежал. И, по законам нашего времени, все его имущество, в том числе и рабы, переходили в руки султана. Нас всех разделили, меня и Накку отправили к наложницам в закрытую часть дворца, а моих братьев и отца увели в неизвестном направлении.
Так началась моя новая жизнь среди женской половины Султанова дворца. Я была еще подростком, мне едва исполнилось 13, поэтому меня определили в служанки. Накку отправили на кухню, так что мы почти не виделись. Жизнь потекла по иному, я очень скучала по братьям и отцу. Даже простила ему все его ненавидящие взгляды и оплеухи. Пусть бы лучше бил меня, но мы все жили вместе. Это было горестно и больно.
Женщин было в гареме много, около двух сотен жен. Наполовину меньше служанок. Здесь меня тоже невзлюбили: те, кто постарше — кричали, пинали и таскали за волосы за любую провинность или без нее, те, кто помоложе — сторонились. Здесь не было подруг. Каждая сама за себя. Так прошло еще пару лет. И, чем старше я становилась, тем несноснее становилась моя жизнь. Меня всё чаще посещали мысли, что стоит наложить на себя руки. И в тот самый день, когда я уже решительно собралась это сделать, нас вдруг собрали. Всех, кто был вхож на женскую сторону дворца.
Выстроили в ряд. И самый главный евнух Малик подходил, тыкал в грудь пальцем. Тех, на кого он указал своим костлявым и кривым пальцем, его прислужники отводили в другую сторону. Какими принципами он руководствовался, было трудно тогда понять. Отобрали 45 женщин, включая меня. Ровно 45 — я умела считать и читать, меня научила мама.
Нам велели собирать вещи, а вечером посадили на повозки и повезли в неизвестном направлении.
Когда рассвело, я поняла, что нас объединяло: все были очень молоды. Были даже младше меня. Времена были очень тревожные, то и дело случались набеги со стороны двух других братьев султана ал-Ашрафу Мусы: ал-Камила и ал-Муаззама. Не могли смириться с тем, как их отец ал-Адил поделил между ними государство. Страдали от таких набегов больше мелкие торговцы, рабы и земледельцы. Людей забирали и уводили в рабство.
Куда везли нас, мы не знали. На второй день пути ближе к вечеру на нас напали всадники, одетые в рваные халаты. Перебили всех слуг и часть девушек, что от испуга спрыгнули с повозок. Я же, закусив губу, спряталась под теплым лоскутным одеялом, накрывшись с головой. Дышать там было нечем, но жить очень хотелось. Слышала, как мимо несколько раз проскакали всадники, как они переговаривались между собой. Я понимала, что они говорят, они разговаривали на том языке, на котором иногда говорила мама и которому пыталась меня обучить. Я смогла разобрать несколько слов:
— Хороший товар. Себе оставим пару, а остальных продадим.
Совсем скоро стемнело. Обоз остановился. Стали разводить костры. Ночь в пустыне всегда прохладная. Девушек с повозок заставили сойти и согнали в кучу возле костра. Меня не заметили. Я сделала маленькую щель и теперь наблюдала за всем происходящим со стороны.
Один из всадников, наверное, самый старший, подошел и стал выбирать. Он указал на двух самых юных девушек, практически детей. Его приспешники с рыком схватили их и, едва отвели в сторону, стали срывать с них одежду. Дальше я не смогла смотреть, только слышали крики и плач. Такой поднялся ор, что сами Боги должны были услышать его. Но… никто не пришел к ним на помощь. Когда все стихло, я решилась приоткрыть край одеяла. И увидела над собой звездное небо. Такое высокое, величественное, завораживающее, зовущее и одновременно успокаивающее. Темное и звездное. Когда я была ребёнком, то часто смотрела на небо, лежа на крыше нашего сарая. Это было так давно, кажется, еще в прошлой жизни… вот так бы лежала и лежала, чтобы потом проснуться утром от ласкового маминого поцелуя в лоб.
Шум возле костра вывел меня из этого сладостного состояния. Тихо, почти бесшумно, я соскользнула с повозки. И, почти не касаясь земли, начала медленно удаляться от обоза.
Все эти воспоминанья пролетели в мыслях за считанные мгновенья. Я точно знала, что я Айни-Рахиль. Что у меня голубые глаза, которые меня подводили тем, что выделяли среди других. И теперь я смотрела в эти красивые небесно-голубые широко раскрытые застывшие глаза откуда-то сверху. Смотрела и не могла в это поверить. Видела свое хрупкое смуглое тело, которое уже разрывали несколько стервятников, громко крича, словно ругаясь между собой. Смотрела на многочисленные браслеты надетые на моих тонких запястьях,на свои рассыпавшиеся по песку длинные волосы, юное лицо. И не могла понять:
— Что со мной? Что происходит?
Так хотелось проснуться. Я потерла глаза и ничего не ощутила: ни глаз, ни рук, ничего… Хотела закричать, но не смогла. Мои губы, что остались там внизу, сухие и растрескавшиеся, не шевелились. Они застыли в кривой усмешке.
Город, который был так близко, был реальным. Звук доносившейся с минарета молитвы. Люди. Вода. Жизнь. Я три дня бродила по этим пескам и барханам. Все это было так близко…
Еще совсем недавно я хотела сама себя убить. А теперь лежала мертвая. На горячем песке от раскаленного до медного цвета солнца, которое безжалостно светило прямо надо мной.
И только смешанные чувства владели мной. Или тем, чем я была в этот момент. Чувство беспомощности и бессилия вприкуску с разочарованием и сожалением, приправленные обидой. Я еще покружила над своим телом и стала подниматься все выше и выше…
Голос ведущей сказал громко и властно:
— Возвращайтесь! В здесь и сейчас! Сегодня 13 мая 2018г. Сессия окончена.
Музыка перестала звучать. По сторонам стали шевелиться люди и тихо разговаривать. А я все лежала с этими смешанными чувствами внутри. Лежала бы и лежала. Но… нужно вставать. Мне еще ехать домой на другой конец Москвы, а уже 22:00.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Это было мое первое групповое регрессионное погружение в рамках фестиваля «Прошлые жизни». Сама не знаю, зачем я туда пошла. Последнее время я руководствуюсь внутренним голосом, который подсказывает, а иногда просто орет, что мне нужно делать. Так было и в этот раз. Я лежала и листала фейсбук, когда наткнулась на рекламу мероприятия. Прочитала короткий анонс, и мой внутренний будда сказал: «Надо идти!»
Я без раздумий купила билет, и вот результат. Я была просто потрясена. Домой вернулась поздно, а в голове крутилась масса вопросов:
- Это было со мной? Это правда? И что с этим знанием теперь делать? Где это все было? Неужели это так?
И дальше целый сомн мыслей, которые наперегонки опережали друг друга:
- Вот почему я так люблю браслеты на руках. Почему меня так тянет на восток! Я люблю звук молитвы на непонятном языке, который раздается с минаретов. Мне нравится сказка про Шахерезаду. Я люблю все, что связано с Востоком. Я давно хочу пойти на восточные танцы. Легко переношу даже 40 градусную жару, люблю лежать на пляже на песке. Меня завораживает красота песчаных барханов. И у меня глаза-хамелеоны: серо-зелено-голубые. Которые кажутся совершенно разными, в зависимости от наряда и погоды на улице. И т.д.
Логическая часть меня сомневалась и отрицала. А мой внутренний будда просто наблюдал за этим. И только вполне отчетливо запомнившиеся ощущения в теле, которые я испытывала… Нет! Проживала в момент регрессии, служили неопровержимым фактом, что это имеет место быть. Я долго не могла заснуть, искала информацию в интернете. И, когда уже уплывала в сон, в голове пронеслась мысль:
— Это было! Просто сегодня я все вспомнила…
И жду ваших комментариев, друзья!
